Записки сумасшедшего следователя - Страница 53

Рассмотрение жалобы Чумарина об освобождении было назначено через неделю.

В это время по просьбе двадцать второго отдела, отчаявшегося добиться справедливости в Питере, к нам был прислан прокурор-криминалист Глухарев из Генеральной прокуратуры России.

По дороге с вокзала гость и встречающий заехали в нашу прокуратуру, чтобы распорядиться, каким образом Глухарев будет оказывать нам практическую помощь. Я приготовила материалы дела, но Глухарев меня успокоил, что сегодня ни о каком деле не может быть и речи - день приезда. «Мы поехали в гостиницу, нас там ждет двадцать второй отдел с ужином. Все дела завтра». Я еще не верила, что можно продаться за ужин, хотя меня покоробило, что человек, присланный в качестве третейского судьи, собирается ужинать с одной из сторон. Но я все еще рассчитывала на то, что, прочитав дело, он поймет, что шансов у двадцать второго отдела нет.

На следующий день меня вызвали к девяти утра с делом в прокуратуру города, чтобы Глухарев мог ознакомиться с доказательствами.

Я прибыла ровно к девяти и около часа ждала Глухарева. Наконец он появился, весьма помятый, и, увидев меня в проем двери, спросил, чего я жду. Я ответила, что привезла дело, как приказывали.

- Да я вообще не буду дело читать, - заявил высокий гость. - Это дело надо в корзину выбросить, а вас всех наказать.

На лице у меня отразился немой вопрос, и прокурор-криминалист продолжал:

- У вас же все неправильно изъято. А ваша кепка - это вообще не доказательство. И потожир ваш никакого доказательственного значения не имеет.

- Какой потожир, о чем вы говорите?

- Ну какая там у вас экспертиза по кепке? Она никуда не годится.

- Почему вы так считаете? У нас все правильно изъято и оформлено, и экспертиза качественная, - обиделась я.

- Да потому что все это ерунда. Дело надо выбросить, а Чумарина выпустить, - ответил мне прокурор-криминалист Генеральной прокуратуры России, обдавая меня перегаром коньяка, выпитого накануне вместе с двадцать вторым отделом.

Полчаса он лениво листал бумаги, потом сказал, что напишет заключение о передаче дела в прокуратуру города или в Генеральную прокуратуру, но в любом случае - об изъятии из нашего производства, и отбыл, видимо, похмеляться, на прощание сказав, что он человек настолько объективный, что на него даже бесполезно пытаться влиять. «Да, - подумала я, - пытаться действительно бесполезно, надо просто влиять, в смысле - вливать». Он прожил в городе еще несколько дней, но у нас уже не появлялся, потом по пьяному делу потерял папку с важными документами и отбыл в столицу, как говорится, шатаясь от усталости.

Бедные Катя с Димой Пескаревым и Дима Хлыновский, по-моему, вообще не отдыхали, причем Катя, несмотря на юный возраст, проявила железную несгибаемость.

Хлыновского несколько раз подкарауливали у парадной, но спецназовца и снайпера голыми руками не возьмешь, и это быстро поняли.

В один из дней позвонил начальник отдела окружной лаборатории с сообщением о том, что ему домой (!) в воскресенье позвонил мужчина и спросил: «У вас экспертиза по милиционеру?» Дмитрий Владимирович рассказал мне, что у них в производстве было три или четыре экспертизы по милиционерам, и он сразу не сообразил, о какой речь, поэтому на всякий случай ответил утвердительно. Тогда его собеседник быстро сказал: «Не надо, чтобы обойма подходила к пистолету, сделайте наоборот» - и бросил трубку.

А через час после его звонка позвонила его жена - эксперт городского бюро, которая, еле сдерживая слезы, рассказала, что у нее на работе зазвонил телефон и незнакомый мужской голос сказал: «Пока с вашим сыном все в порядке; но может быть и по-другому, если вы не объясните мужу, что зря он ввязался в известное ему дело».

По факту понуждения к даче заведомо ложного заключения возбудили уголовное дело. Вечером после работы я приехала в РУОП - обсудить итоги дня, и оттуда стала звонить домой, чтобы предупредить сынишку, что немного задержусь. Трубку никто не снимал в течение получаса. Зная, что ребенок должен быть дома, я старалась не думать о плохом, но начальник отдела, посмотрев на мое лицо, тихо велел двум сотрудникам вооружиться и поехать со мной вместе - проверить, все ли в порядке у меня дома. Одному Богу известно, что творилось у меня на душе, пока я поднималась по лестнице вслед за двумя оперативниками с пистолетами наизготовку. Дрожащими руками я открыла дверь квартиры, там было тихо. Я слабо позвала: «Глеб!» Тихо. Я заглянула в комнату - чадо, целое и невредимое, сидело там и сражалось с компьютерными призраками. «Ой, мам, я в „Денди" заигрался и не слышал, как ты звонила…»

Очередной день расследования начался с «приятного» сюрприза: из суда прибежала помощница прокурора с сообщением, что суд удовлетворил жалобу Бляхина об изменении ему меры пресечения и освободил из зала суда. Ну действительно, хранил респектабельный человек дома четыре ствола, что ж, его теперь сажать за это? Узнав о происшедшем, Хлыновский сказал: «Больше мы его не увидим». И был, как всегда, прав. Но освобождение Бляхина повлекло за собой еще кое-какие события. О них мы еще не знали.

Каждый день мы работали на своих рабочих местах, а к вечеру собирались обсудить ситуацию или в РУОПе, или у меня дома. И когда к часу ночи, а то и позднее, расходились, и я ложилась спать, чтобы на следующий день встать в семь утра, каждый раз я думала, сколько я еще выдержу такое напряжение?

И всегда улыбалась, вспоминая рассказ своего бывшего коллеги, а ныне адвоката, про такого же бывшего следователя Сашу Буше. Буше - огромного роста фактурный мужик, черноглазый и заросший черными волосами. Когда я встречала его в следственном изоляторе уже в качестве адвоката и он сидел напротив меня в ожидании клиента, скрестив на столе свои жуткие волосатые лапищи и страшно вращая глазами, я все время говорила ему: «Сашка, как хорошо, что ты уже не следователь. Ты такой страшный, что я бы тебе все рассказала».